У каждого человека бывают такие моменты, когда хочется одного, но почему то выбираешь совсем другое, сам не понимая, почему. У меня это, обычно, касается не глобальных, жизнь определяющих вещей, а обыденных. Вот, как вчера, например: Хотела на пляж, к морю. Знала, что последний по-настоящему теплый день, душа туда рвалась с понедельника, а пошла в парк, на фестиваль каталонских вин. С одной стороны, договорилась с подругами, с другой, могла ведь отменить под благовидным предлогом – растянутая связка, бандаж на ноге. Но все равно потащилась. Чего? Ведь, хотя я любитель хороших вин, но… Короче говоря, сама не совсем разобралась.
Итак, сама не зная почему, я приняла решение, что мы пойдем туда, хотя до последней минуты я рисовала мужу прекрасные картины последнего жаркого дня на море. Вместо этого – море людей и вина. Во всем этом можно было бы легко утонуть и заблудиться, но благодаря одной из подруг, занимающейся винным образованием, мы уверенно плыли от самых лучших каталонских кав к белым винам, а затем смаковали лучшие красные.
У каждого человека бывают такие моменты, когда хочется одного, но почему то выбираешь совсем другое, сам не понимая, почему.
Через несколько часов, уставшие от людского потока и объятий Диониса, мы решили, что в ногах правды больше нет, особенно в моем, стянутом эластичным бинтом, колене. Мы отошли на боковую аллею, нашли уютную скамейку, но поняв, что дружная наша компания целиком туда не впишется, решили пересесть на газон. Почти все были заняты посетителями фестиваля вина, лишь на одном еще оставалось место. Мы сели и продолжали обсуждать преимущества и вкусовые качества разных местных вин.
Из-за спины доносились обрывки русской речи, изобилующие рядом запрещенных морфем. Звучало это не грубо, а изысканно и даже, интеллигентно. Мы хихикнули, что всюду великий могучий и вернулись к нашей беседе.
Через какое-то время, мы с мужем, сидевшие ближе к другой группе людей на газоне, что-то живо обсуждали, глядя в планшет. Тогда один из наших соседей услышал, что мы говорим по-русски. Он лежал под деревом и пил пиво из литровой бутылки. Он заговорил с нами, попросив разрешения, пересел поближе. Легкий акцент, бархатный голос и отличные манеры контрастировали с его внешним видом: черная повязка на правом глазу, расстёгнутая потрепанная джинсовая куртка на голое тело, босые ноги; на правой не было пальцев.
Он оказался латышом, уехавшим с родины лет шесть назад. Пожил в Лондоне, исколесив пол Европы, выбрал Барселону. Несмотря на то, что он, явно, был не один, а с довольно большой группой, бомжующих поляков, вежливых, хорошо говорящих по-русски и при знакомстве с дамами, целующими ручки и галантно приподнимающими кепки, ему, явно, хотелось общаться с новыми людьми.
Через несколько минут мы узнали, что в прошлом он был шеф-поваром в хороших ресторанах, что у него отличное СV, хорошее образование, трое детей от разных жен: дочь в Лондоне, закончила университет, работает, вторая дочь – в университете в Люксембурге и сын – школьник старших классов, дома, в Латвии. Тонко, между прочим, он дал понять, что в лучшие времена в Юрмале готовил, хоть и не для английского короля, но для особ, которые весьма на слуху в пост-советском пространстве и регулярно посещают песенный фестиваль на побережье. Все кончилось вместе с третьим разводом. Он оставил жене дом, машину, дачу и впал в депрессию. Потом уехал. Поработал здесь и там. В одной из драк потерял глаз, отсутствие пальцев – результат гангрены. Он говорил тихо, не позируя, но в то же время, упиваясь «романтикой» собственной жизни. Похоже, ему хотелось услышать слова то ли жалости, то ли сочувствия его печальной, но героической уличной жизни. На это мы не велись.
Если вы довольны своей жизнью, приняли свой путь, почему вы жалуетесь и обвиняете жизнь, обстоятельства, жен, родителей?
Когда я довольно трезво, заметила, что все это – его выбор, и я не могу поддержать его в растрате потенциала и упоении собственной участи, он хитро взглянул на меня одним взглядом, улыбнулся. «Вы читали Блаватскую? Рериха?», спросил он. Я молча кивнула. «Знаете, а, я ведь, был когда-то буддистом», сказал он просто. Моей реакции и реакции одной из моих подруг он не ожидал. «А толку? – выпалили мы хором. – Если вы довольны своей жизнью, приняли свой путь, почему вы жалуетесь и обвиняете жизнь, обстоятельства, жен, родителей?» Надо отдать ему должное, делал он это не явно, а, скорее в подтексте, но все, что он говорил, было пронизано упиванием жалостью к себе и неприятием жестокости окружающего мира, который не прогибался под него. Романтический герой, непризнанный и не возведенный на пьедестал. Он жаждал внимания. Он жаждал поддержки и не погнушался бы небольшим подаянием, Похоже, это уже стало образом его жизни. А мы пошли вопреки устоявшемуся и уже откатанному до блеска сценарию.
«Хватит жалеть себя, хором говорили мы, опомнитесь, в вас столько силы, такой потенциал!» Нет, это не были просто слова. Мы это четко видели. Во взгляде и глубине этого одного глаза, в его энергии, в уме, сквозившем в его рассуждениях, в почти детской хитрости и манипуляторстве, неискушенном, но действенном, как у трехлетних детей.
Улица его не ожесточила. Она умножила его инфантилизм, подкармливала его романтизм, позволила снять с себя ответственность за свою жизнь. Улица была ему удобна. Все это мы горячо высказали ему. Не могли молчать. Мой муж процитировал свой стих, написанный пару часов до этого для одного шведского фестиваля коротких текстов.
«Настоящая свобода —
видеть мои собственные границы
и переступить через них!»
Наш новый знакомый слушал все очень внимательно. Обдумывал, как бы повторял про себя. Искал контраргументы. Они почти не находились. В ход пошли служба в Афганистане, истории всех трех браков, несправедливость жизни и судьбы. «Глаз вы потеряли не на войне, а в уличной драке. После войны, вы много лет работали и были успешны. Да, война – травма. Но вы сами выбрали улицу. Вы выбрали скрываться и скрывать от детей вашу жизнь. Вы довольны! Вам это нравится! Но мы не можем вам помочь своим восхищением. Мы не понимаем, чем здесь восхищаться, чему умиляться». Наши пламенные речи заставляли его погружаться все глубже в размышления.
Винные пары после дегустации постепенно улетучивались. Надо было собираться домой. «Жизнь в ваших руках, напомнили мы. – Всем сейчас нелегко, каждый решает задачи, борется со своими драконами, наступает им на хвосты и на горло. Да, мы делаем это. Не можем мы восхититься тем, что ты сдался!» Этим финальным переходом на «ты» мы сблизились на мгновение и вскоре попрощались. Мы с мужем и подругами отправились по домам, оставив нашего нового знакомого и его компанию под барселонским, пока еще теплым небом.
Часа через полтора, сидя в приемном покое скорой с сильно распухшей ногой, я постоянно возвращалась мыслями к этой встрече. Она не давала себя забыть. Неужели из-за нее я выбрала не ехать на море? Но почему?
Гоша, так звался в народе наш новый знакомый, показал за полтора часа нашей беседы, столько потенциально заложенного в каждом из нас. Свет, возможности и шанс и тьму, упоение падением, манипулятивные техники, двойную мораль, из которой часто так трудно выбраться. Бывший шеф-повар, бывший буддист, вдруг, вспомнивший давно забытые мантры, ныне философствующий благородный бомж, сшибающий очки на жалость. Не могу работать, но хочу танцевать. Зачем преодолевать себя, ведь на улице тепло…
Мы читаем, учимся, проповедуем одно, живем иначе. Терзаемся, теряемся, чувствуем вину и долг и хотим, чтобы нас пожалели. Надо все соединить, признать, полюбить в себе, простить себя и других и, несмотря на длительные остановки и поврежденные ноги, отправляться дальше, в путь…
Читайте также: